Спаси, ты можешь это сделать

Кэра стригла волосы коротко в надежде хоть что-то изменить в этой чертовой веренице одного и того же, не контролируемого, безликого, безвкусного ежедневья.

Кэра писала дальним, наоборот от близких, типа как дела интересовалась, а сама впитывала каждое слово, каждую эмоцию и наполнялась хоть чем-то. Не своим, чужим, подсмотренным, подслушанным в этих черных буквах на мерцающем ночами в лицо ее экране.

Волосы больше не лезут в глаза. Спасибо. А ты, как дела? Говори. Ты тоже этого хочешь. Не помнишь моих глаз даже, а я еле набрала твое имя в трехзначном списке друзей. Нашла, за что зацепиться. Говори, дорогой, я выпью твои эмоции до дна и заем черными буквами твоих сообщений.

Кэре было мало. Все душило ее, хотелось выть. Смеяться, танцевать на кровати. А потом рыдать около часа, не видя уже собственных глаз в зеркала. Никто их не видит третий месяц. И Кэра не видит тоже.

Кэра тянулась к своему мужчине. Уже изрядно надоела. Он не понимал никак, почему ей не заняться своими делами. Не понимал, как сейчас был нужен ей сильнее, чем когда-либо. И сильнее, чем кто-то и все они вместе взятые. Он мог бы дать ей столько тепла, что она бы согрела окоченевшие без любви пальцы, но не давал.

Он советовал заниматься ее жизнью, не понимая, как можно самому себе осточертеть. Он прогонял ее, когда надоест. Но Кэра не могла прогнать себя саму. И завесила все в доме зеркала, чтобы не видеть глаз. Единственных, в которые могла смотреться.

Кэра убегала от себя, только засыпая. Там, в мире грез, можно было побыть кем-то другим. Но снова рассвет, и привет. Холодные ответы любимого. Очередная переписка с кем-то, на кого плевать. Слезы. Зеркало. И замыкаем круг, в мир грез.

Ее могли спасти. Она просила этого. А он недоумевал, тебе что, заняться нечем? Смотрел на нее и не видел пустоты той, которая так нуждалась в нем. И только в  нем. Той, что наполняют нежностью, и больше ничему там места быть не может.

Но спасение было нужно только Кэре. А мужчине нужно было закончить дела.